Общий разговор, из ветки АЭС Фукусима Опции

[renegade1951]

Уважаемый
renegade1951 !
Пишите и обрящете. Более того ,пишите больше.Вам дано.С очень большим интересом читаю Ваши сообщения - рассуждения.Спасибо ,Вам ,за Ваши хлопоты.Всегда очень поучительно,доказательно, и интересно.Удачи Вам и здоровья.А также "творчого натхнення и часу".

Щиро дякую за побажання. Надеюсь, что правильно написал. Больше не всегда получается - то лапы ноют, то шерсть осыпается.

[renegade1951]

Предлагаю несколько отвлечься от взрывов и прочих происшествий. Поговорим о простых, житейских вещах...

Небольшая серия, которую, пожалуй, можно назвать "Из жизни отдыхающих..."

Из жизни отдыхающих…
Будем бить через дымоход.
— Попал. Утка! С яблоками. Она, кажется, хорошо прожарилась.
— Она, кажется, и соусом по дороге облилась.
— Да? Как это мило с её стороны!
Григорий Горин «ТОТ САМЫЙ МЮНХГАУЗЕН»

Рыбалка

Не сказать, чтобы мы были заядлыми рыбаками, скорее это было средство получения удовольствия от самого процесса. Во всяком случае, Петрович старался вытянуть меня на природу именно под предлогом рыбалки. Сам он, при этом, выглядел крайне оживлённым, его ярко-голубые глаза так и сверкали, рассыпая вокруг искры энтузиазма. Гроза разгильдяев, болтунов и нарушителей режима секретности при упоминании о рыбалке превращался в задорного мальчишку.

Так было и в этот раз. Бесшумно приоткрылась дверь, и на пороге возник сияющий Петрович в безупречно подогнанной форме.
– Командир, командир…, слушай, свояк приехал с рыбалки, – зачастил он, бесшумно скользя по кабинету. – И, что? – хмыкаю я небрежно, прикидываясь равнодушным и занятым, уже догадываясь, к чему он клонит. – Небось, опять пескарей наловил...
– Да, каких пескарей…, пескарей…, да, ты послушай, послушай…. Брось ты свои бумаги, – и Петрович решительно направился к моему столу.

Демонстративно переворачиваю документ текстом вниз при его приближении, но Петрович, увлечённый рыбалкой, не обращает на это никакого внимания. Не дождавшись от него обычной похвалы за бдительность, убираю документы в сейф и с обречённым видом соглашаюсь выслушать рассказ об удачной рыбалке свояка.

Все эти рассказы заканчивались всегда одинаково. Мы с Петровичем, получив «благословение» начальства и его Дашки, загрузив полную машину всяких рыболовных снастей и провианта, отправлялись в поход на рыбалку. Так было и на этот раз.

Не очень ранним летним утром наша нагруженная «Нива» тронулась в путь. Вот мелькнула на прощание колокольня Саровского монастыря, осталась позади аккуратная площадка перед КП и машинка, ровно дыша, понесла нас по неширокой дороге. День был не жарким, серая пелена высоких облаков скрывала солнце и только над Дивеевской обителью в этой пелене зияла огромная сияющая брешь, из которой сверкающие лучи солнечного света падали прямо на золотые купола.

Но вскорости петляющая неширокая лента асфальта развернулась, и мы оказались между стенами придорожного леса, Дивеево исчезло из виду. Монотонный гул двигателя, ровная безлюдная дорога и ненавязчивая музычка справились даже с Петровичем. Болтавший без умолку в первые полчаса, он замолчал, вжался в кресло и задремал.

Доверившись уверениям Петровича, что дорогу он знает, как свои пять пальцев, потому как свояк ему всё подробно рассказал, а он потом провесил весь путь по трёхвёрстке, я спохватился только тогда, когда дорога, вильнув в очередной раз, вынесла нас на небольшую площадку и упёрлась в полосатый шлагбаум. Слева от шлагбаума стоял небольшой светло-жёлтый караульный домик. На крыльце домика стоял рослый сержант и щурился от солнца, которое, взобравшись в зенит, светило ему прямо в лицо. Петлицы у сержанта были малинового цвета.

Сообразив, где мы находимся, я пихнул локтём всё ещё дремавшего Петровича. Подпрыгнув спросонья, он обиженно сложил губы бантиком: «Ты чего, командир, больно же?» Стараясь сохранять невозмутимый вид, я сквозь зубы прошипел: «Сусанин хренов, ты, куда нас завёл?» Сержант, который, наконец, обратил на нас внимание, уже неспешно шествовал к нашей машине.

Оглядев салон, забитый всякой всячиной, сержант, глядя сквозь нас, дежурно поинтересовался: «Куда едем?» В это время, на крыльце караулки, возник подтянутый старлей с красной повязкой на рукаве. Брызгая солнечными зайчиками от начищенных сапог, он занял позицию позади машины.

– Так, это, на рыбалку, мы, на рыбалку… – очнувшись, затараторил Петрович. – Свояк недавно приехал, говорит, рыбалка тут у Вас знатная – слегка заискивая, чего с ним отроду не бывало, уже тише добавил он.

С удивлением вслушиваясь в непривычные интонации голоса Петровича, и стараясь удержать в поле зрения обоих воинов, замечаю, что при последних его словах, старлей с сержантом переглянулись с какой-то странной ухмылкой. – А-а-а, ну, если на рыбалку, тогда проезжайте – и сержант, как опытный стропальщик, качнул пару раз ладонью вверх, кому-то невидимому в домике. Шлагбаум дёрнулся и плавно двинулся вверх, освобождая нам путь.

До ближайшего поворота мы ехали молча. Только когда домик караулки исчез за поворотом, Петрович виновато проговорил: «Ну, ладно командир, чего ты, знаешь, ведь, что так короче…». Машина подпрыгнула на переезде, дорога внезапно раздвоилась и мы по инерции проехали прямо, посчитав, что это главная.

Однако через пару минут мы оказались на небольшой асфальтированной площадке перед высоким тёмно-зелёным забором, который тянулся влево и вправо. С одной стороны в забор были врезаны огромные ворота, под которыми исчезала железнодорожная колея, а с другой стороны из забора вырастал небольшой бревенчатый домик, раскрашенный в сине-зелёные цвета и обсаженный живописными кустами сирени. На домике каплей застывшей крови выделялась табличка с надписью п/я номер…, год основания 1932 и ещё какой-то лозунг под серпом и молотом.

Поняв ошибку, мы резко развернулись и поехали обратно. После небольшой паузы я примирительно проговорил: «Конечно, так короче, но всё равно Петрович, ты зараза. Договаривались же, здесь не ездить…». Это была территория знаменитых мордовских лагерей, растянувшаяся на многие километры среди лесов и болот.

Конечно, наши колонны иногда проходили, срезая угол, по этой территории. Но, как правило, это было ночью, и это был просто груз с сопровождающей охраной. Сами мы старались здесь не ездить, предпочитая более длинный путь в объезд. К такой негласной договорённости мы пришли после нескольких поездок, от которых осталось очень тягостное впечатление.

Проехав ещё несколько переездов мы, наконец, выехали на простор, но окружающий пейзаж портили высокие ограждения из колючки и караульные вышки вдали. Слева от нас тянулась блестящая колея железки. В нескольких местах железку пересекали довольно широкие гравийные дорожки, которые шли куда-то вглубь к лесу. Потом возле одного из таких перекрёстков возник домик, похожий на будку стрелочника. И рядом, вдоль железки, длинная клетка из прутьев высотой в рост человека. В одном из отделений этой клетки на корточках присел какой-то бедолага. От этой картины повеяло тоской, унынием и безысходностью.

Наконец, дорога опять вошла в редкий лес, и мы оказались на выезде у контрольного пункта. Здесь всё было по-другому. Шлагбаум открыт и боец в камуфляже, не вставая со скамейки у караулки, просто махнул нам рукой, чтобы мы проезжали. А вокруг лес и лес, насколько хватает глаз.

Однако вскоре сплошной лес сменился отдельными рощами, а дорога привела нас к довольно широкой трассе. Проехав пару посёлков, которые выходили на трассу чередой фасадов наспех и кое-как построенных киосков, ларьков и павильонов с соблазнительными приглашениями чего-то попить и чего-то поесть мы, наконец, нашли нужный поворот.

Заброшенная асфальтовая дорожка, пробежав через поле, заросшее бурьяном и колючками, упёрлась в небольшой мосток через речку, на котором стояло несколько рыбаков с удочками. Сильный ветер вдоль реки трепал их одежду. Удивившись странному месту для ловли рыбы, мы поехали дальше. Заросшие кустарником и осокой берега реки, казалось, сами приглашали желающих расположиться там с удочкой или спиннингом. Дальнейшее показало, насколько мы были неправы.

Выехав на высокий, обрывистый берег мы нашли ровную, живописную площадку со старым кострищем и принялись устанавливать палатку. Развели костерок, и пошли осмотреть берег и выбрать места, где было бы удобно забрасывать спиннинг. Солнце, между тем, склонялось к западу и мы решили перекусить. Разогрев нехитрый походный ужин мы неспешно начали трапезу, и только теперь мрачное ощущение безысходности ушло куда-то в сторону.

Солнце ещё не зашло за горизонт, но уже скрылось за верхушками дальнего леса и тут началось…. Вначале их было не много и мы избавились от них, добавив в костёр немного зелёной травы, и продолжали спокойно ужинать. Но через несколько минут, несмотря на едкий дым, уже целая чёрная туча спикировала на нас и мы поняли, что дело плохо. Сломав несколько гибких ветвей с листьями, и обмахивая друг друга, мы собрали посуду.

А когда стих ветер, их стало так много, что, казалось, скоро невозможно станет дышать. Ветки уже не помогали, и нам пришлось постоянно двигаться, как бы лавируя между облаками этих чудищ. Нарезая круги вокруг костра, мы договорились, что Петрович спит в палатке, а я в машине, потому, что вдвоём в палатку войти невозможно, за нами тут же ворвётся отряд прожорливых чудовищ, жаждущих поужинать живой протоплазмой.

Торопливо застегнув за Петровичем молнию входа и закрыв клапан липучкой, я бегом ринулся к машине. Ещё паркуя машину, наученный горьким опытом предыдущих походов, я надёжно заткнул клапаны вентиляции в задних стойках и закрыл заслонку печки. Поэтому теперь я только пробежал пару кругов вокруг машины, чтобы оторваться от преследования и, обмахнув дверь веткой, резко её распахнул и ввалился в салон, спиной вперёд, размахивая веткой. Туча чудовищ с разгону влетела в боковое стекло и стала растекаться по нему как жирное, чёрное пятно отработанного масла.

Осмотрев салон при свете фонаря, и убедившись, что лазутчиков нет, я стал устраиваться на ночлег. Ночь прошла спокойно. В половине пятого утра настойчивое бип-бип заставило меня открыть глаза. Часы действительно показывали четыре часа тридцать минут, но в машине было темно, что, для этой поры года в этих краях, было странно. Стряхнув остатки сна, и приглядевшись, я увидел жуткое зрелище – все стёкла были наглухо залеплены какой-то тёмной маслянистой массой, напоминающей чёрную икру. Отличие было в том, что эта масса ещё и шевелилась как живая.

Внезапно снаружи раздались какие-то вопли. Щётки очистителя даже не двинулись с места, и мне пришлось выйти из машины. Перед моим взором в призрачном свете раннего туманного утра развернулась эпическая драма. Палатка Петровича поменяла свой природный зелёный цвет на чёрный и стояла на распашку. Сам же Петрович в тельнике и синих армейских трусах, босиком, высоко поднимая ноги, носился вокруг и взмахами чего-то похожего на его спортивные штаны, старался отогнать от себя чёрное облако, которое стремилось его окружить.

Пробегая очередной круг он, наконец, заметил меня и истошно завопил: «Командир, что стоишь!? Сворачиваемся, а то они нас живьём сожрут!» И правда, чёрные жуткие твари уже роились у меня на руках и норовили забраться под манжеты, а самые наглые начали лезть в нос и глаза. Как назло, было так тихо, что туман висел молочным покрывалом над рекой, и не шевелилась ни одна травинка.

Снять палатку было делом нескольких секунд. Ещё минута понадобилась, чтобы собрать снасти и посуду. Готово. Теперь это всё надо забросить в машину, а Петрович, тем временем, всё бегает по поляне, размахивая штанами и вспоминая свояка и всю его родню до седьмого колена. Осталось самое трудное забраться в салон и не пустить туда этих тварей.

Шикарный план дал осечку в тот момент, когда я, вместо того, чтобы сложить всё барахло на крышу, решил забросить его внутрь и открыл заднюю дверь. Вся машина была залеплена этой чёрной, маслянистой и шевелящейся массой. Мне удалось только слегка очистить стёкла и пространство около дверей. Но как только я поднял заднюю дверь, вся эта чёрная жуть устремилась внутрь со всех сторон. И как я ни торопился, забрасывая собранные пожитки в багажник, оборона была прорвана и целая армия людоедов затекла в салон.

Обречённо взирая на дело рук своих, я окликнул Петровича: «Ну, что ты там носишься? Завязывай! Садись, давай! Поехали!» Вприпрыжку он рванул к машине и стремительно влетел в салон. К счастью двигатель запустился с пол-оборота, и мы тронулись к дороге. Заметив, что я опускаю стёкла, Петрович заорал: «Не надо, командир, не надо!» Я молча ткнул пальцем в сторону заднего сидения, откуда наползала на нас зловещая армия кровопийц, и только теперь посмотрел на Петровича.

Зрелище было жутковатое даже для меня. Глаз, практически, не было видно, на их месте темнели ужасные синяки. Нос слился со щёками в один неровный бугор. Уши превратились в подобие беляшей, а рта из-за отёков не было видно совсем. На руках и ногах кроваво-чёрные синяки.

Минут через пять мы выбрались на асфальт, и я прибавил газу. Когда стрелка спидометра дошла до шестидесяти от машины начали отлетать чёрные маслянистые комки. Минут через десять езды с открытыми окнами из салона выдуло последних кровопийц, и мы вздохнули с облегчением. Перед выездом на трассу была асфальтированная площадка, где мы остановились, чтобы оценить потери и привести себя в порядок.

Обратный путь мы проехали гораздо быстрее, несмотря на то, что ехали в обход. Не зря говорят, что лошади домой бегут быстрее, на мой взгляд, машин это тоже касается. Уже через пару-тройку часов мы вытаскивали из дому нашего айболита. Нисколько не удивившись наш айболит, по прозвищу Моня, меланхолично накачал Петровича какими-то препаратами, попутно рассказав, что мы стали жертвой местного гнуса.

В этих краях гнус – это крупная, до четырёх миллиметров, мошка. При этом он пояснил, что только полные идиоты, очень похожие на нас, прутся на рыбалку в конце июня в этих краях. А обычные люди после середины июня либо сидят дома, либо едут ловить рыбу в более дружелюбные регионы.

Тут я вспомнил странные взгляды и ухмылки сержанта со старлеем на КП. Вот же заразы – знали и ни гу-гу. Ну, ладно, сочтёмся когда-нибудь.

Почти год Петрович про рыбалку даже не заикался….

[alpha]

Респект!


Мну всегда интересовал один вопрос, чем питаются эти кровососы, когда по близости нет человека? Ведь большей частью лес безлюден, кусать некого, да?

[renegade1951]

Респект!


Мну всегда интересовал один вопрос, чем питаются эти кровососы, когда по близости нет человека? Ведь большей частью лес безлюден, кусать некого, да?

Попытка ответить на этот вопрос достаточно подробно может привести к вопросу, а откуда, собственно, взялась первая курица? Поэтому буду краток, по возможности...

Итак, если людей нет.... Любой, более или менее, опытный охотник Вам на это ответит, что лес безлюден не потому, что там, кроме людей, никого нет, а по той причине, что обитатели леса узнают о появлении людей уже при приближении человека к опушке леса.

Современные люди и те продукты, которые они едят, обладают таким запахом, что звери в ужасе стараются спрятаться как можно тщательнее, чтобы не встретиться с этим чудищем.

И я не шучу..., например, нос собаки способен учуять запах вещества в количестве десяти молекул, которое находится на глубине около десяти метров под землёй.

Опытный охотник, прежде чем идти в лес, вымоется в русской бане. И мыться будет не шампунью с мылом, а золой. Одежда также будет выстирана в золе и никакого табака. По возможности одежда будет из натуральных тканей. Всё, что нельзя выстирать - ружьё, ботинки, ремни и так далее, будет натёрто хвоей или травой - обычной для местности, где предстоит охотится.

Кстати, так же поступают опытные диверсанты и контрразведчики, которым предстоит действовать в лесу.

Поэтому, то, что Вы никого в лесу не увидели совершенно не означает, что там никого нет.

Теперь, о том, а что, собственно, они едят?

Если коротко, то всё, что движется. Есть насекомые, которые входят в категорию гнуса, едящие даже лягушек и ящериц. Причём, комары, как представители гнуса, относятся к числу гуманных. Потому, что кусают с анестезией. А вот мошка, или, как говорят сибиряки, мошкА - это живодёр, так как в прямом смысле откусывает кусочки плоти.

В период разгула гнуса, медведи зарываются в опавшую листву или хвою и сидят там до темноты. А лоси заходят как можно глубже в воду и там проводят целый день.

Справедливости ради, надо сказать, что все представители гнуса являются очень важным звеном цепи питания для огромного количества живых существ. Например, когда строили сибирские ГЭС, то уничтожали гнус, чтобы дать возможность строителям работать. Один из способов - опыление репеллентами с самолётов. В районе Братской ГЭС репеллентом покрывали щебень, который сбрасывали в воду и личинки гнуса поедая его погибали. Это привело к тому, что в результате значительно сократилось количество пушного зверя, например, соболя.

Так что не всё так просто под луной....

[renegade1951]

В связи с тем, что количество закачек не уменьшается, доступ к ним на файлсервере ПРОДЛЁН:

Гидразин - монография - http://webfile.ru/5527215

Марлезонский балет Фукусимы - http://webfile.ru/5633684

Форточки Фукусимы - http://webfile.ru/5633685

Легенда об огненном шаре - http://webfile.ru/5633683

Радиант Пильмана - http://webfile.ru/5601777

[alpha]

Попытка ответить на этот вопрос

Вопрос риторический, скорее даже восклицание и удивление.

Теперь, о том, а что, собственно, они едят?

Понятно, что не ради человека они поселились в лесу ...
Всё что попадётся, то и жрут.
Причём, это "всё" активно сопротивляется, зарывается в листву, залезает в воду и т.п.
Вот я и говорю, "всё" попряталось, а чем же питаться?
Наверное, пищей становятся "кто не спрятался - я не виноват" - больные, слабые и т.д.
Найдут - пообедают, а нет - извините, "ваше место займут другие".

[renegade1951]

....................
Вот я и говорю, "всё" попряталось, а чем же питаться?
Наверное, пищей становятся "кто не спрятался - я не виноват" - больные, слабые и т.д.
Найдут - пообедают, а нет - извините, "ваше место займут другие".

Да, Вы правы.... В определённой степени все члены содружества под общим названием "ГНУС" выполняют роль санитара-чистильщика. Например, за сутки у здорового лося гнус способен "выпить" 8...9 литров крови. Естественно, что больное животное такую нагрузку выдержать не способно.

[renegade1951]

Ну, что же, продолжим начатую серию... Начало см. ЗДЕСЬ

КУМЫС И ГОЛУБИ

Осень вступила в свои права. Деревья стояли в разноцветном уборе. Прохладный воздух был прозрачен и неподвижен. Мелкий гравий дорожки слегка поскрипывал при каждом шаге.

Ощущение чьего-то присутствия заставило отшагнуть в сторону и развернуться. На фоне жёлто-красной листвы придорожного кустарника возник силуэт командира разведроты.

- Здрав… желаю! Разрешите обратиться? – лихо вскинув руку к козырьку, не слишком громко, но и не тихо проговорил он.
- Здравствуй, Ваня. Ты, что подкрадываешься? Что случилось? – улыбаюсь ему в ответ и протягиваю руку.
- Простите, привычка, – слегка смешавшись и крепко пожимая протянутую руку, Ваня, чтобы снять неловкость, тоже улыбнулся.
– Скажите, а, правда, что Вы можете достать кумыс? – уже обычным голосом добавил он.
- На что тебе кумыс, ты вон и так мальчиш-крепыш, кровь с молоком? – подначиваю я в ответ.
- Да, не, не мне это… Айболит вон, Маше выписал, говорит, что в её положении это полезно…, – всё ещё смущаясь, проговорил Ваня.
- А-а-а, вон оно что… - понимающе киваю, – а кто сказал-то тебе? – Пристально смотрю на него, от чего глаза у Вани вначале шевельнулись влево, потом вправо, а затем его взгляд стал скучающим и двинулся куда-то вверх, как будто он хотел что-то рассмотреть у меня над головой.
– Ладно, не говори…, а Петрович своё получит, – добавляю грозным голосом, от чего фигура Вани враз потеряла лихую выправку, и он уныло проговорил, – ну, вот, говорил же я ему, чтобы сам шёл…, что Вы узнаете, а он…, – и Ваня обречённо махнул рукой.
- Не переживай, ты, так… - замечаю примирительно – у нас с Петровичем свои счёты и ты здесь ни причём. До субботы дело терпит? - интересуюсь уже деловито.
- Терпит, терпит… - радостно заторопился Ваня, - только у меня это…, того… - опять замялся он.
- Ваня, чего… того? Я тебя не узнаю… - с удивлением переспрашиваю, опять засмущавшегося командира разведроты.
- Ну, в общем, машина…, ну…, не на ходу – явно пытаясь о чём-то умолчать, Ваня тянул резину.

- Та-а-а-к, хорошо, пойдёшь к зампотеху, скажешь я разрешил и возьмёшь ключи от моей. Её уже должны были обслужить. А в субботу, сразу после развода, ко мне…. Да, оденься в гражданское. Только смотри, ты за рулём туда и обратно, поэтому ни капли…. Понял меня? – Ванино смущение улетучилось «как с белых яблонь дым» и радостно сверкая глазами, он приобрёл привычный вид бравого и подтянутого вояки. Его рука лихо взлетела козырьку, и он исчез также неожиданно, как и появился. Только на том месте, где он стоял, ещё висело в воздухе его радостное «Есть!»

Машину Ваня водил уверенно и мастерски, поэтому, несмотря на довольно загруженную дорогу и неблизкое расстояние, часа через три асфальтовая лента влетела в знакомую широкую липовую аллею, а за окном в глубине замелькали низкие постройки конюшен.
Возле невысокого белого домика с толстенными, едва ли не в метр толщиной, стенами мы остановились. На стене синяя табличка - «Ветчасть».

Старинная дверь из дубовых досок с трудом подалась, и мы оказались в тёмном, тесном тамбуре. Нащупав в темноте вторую дверь, я постучал кулаком. За дверью раздался какой-то шум, потом что-то упало, и знакомый голос чертыхнулся. Постучать второй раз я не успел. Дверь неожиданно распахнулась, и в лицо ударил яркий свет. В проёме, во всю его ширину, громоздилась знакомая коренастая фигура. В нос ударил резкий запах камфары, ихтиоловой мази, флюида и ещё чего-то.

- О-о-о…, здорово, Отступник! - загудела фигура знакомым баском, а рыжая, с трёхдневной щетиной, физиономия, венчающая эту фигуру, прищурилась и ухмыльнулась знакомой весёлой ухмылкой. Лапищи, с короткими толстыми пальцами, раздвинулись и, обхватив за плечи, сдавили, что есть силы.
- Да, тише, ты, Лазарь! – освоившись при ярком свете и с трудом выбираясь из цепких объятий, говорю, еле переводя дух.
- Что, Отступник, размяк, разнежился… на командирских-то харчах? А всё одно, нюх не потерял, как всегда, на выпивку с закуской вовремя появляешься, – продолжал басить Лазарь, переставляя что-то в одном из стеклянных шкафов, бесчисленное множество которых теснилось вдоль стен.

Тут я понял, наконец, чем это ещё так пахло у Лазаря в каморке. В углу, на газовом двухкомфорочном таганке стояла и парила большая кастрюля, из которой торчали лапы каких-то птиц, а на полу валялся пластиковый, прозрачный мешок, набитый мокрыми перьями.
- Лазарь, ты, что соседский курятник разорил? Или мзду начал брать с бедных селян? – пытаюсь подначить рыжего великана, но его басок из глубины стеклянного ящика продолжает ухать совершенно невозмутимо.
- Да, не, это я на охоту сходил, вальдшнепов, нащёлкал.
- Ты же не охотник, Лазарь, да и перья у твоих вальдшнепов какие-то, того… - пытаюсь развить тему, с некоторым удивлением разглядывая пакет с перьями. Но тут, Лазарь, наконец, выбрался из стеклянного ящика, и бережно прижимая к груди сосуд литра на два с притёртой пробкой, двинулся к нам.

- О, Отступник, да, ты не один! Во, здорово, втроём всегда веселее! А кто это? – зачастил Лазарь весело, наконец, заметив Ваню, который молча в изумлении, наблюдал за происходящим.
- Да, ты же слова не даёшь вставить, - оправдываюсь я – помощник это мой, а сегодня он за рулём, – добавляю я быстро, заодно повышая Ваню в звании. Но провести Лазаря трудно, если вообще возможно.
- Здорово, разведка! – басит он и протягивает Ване свою лапищу, а другой продолжает крепко прижимать к груди стеклянную бутыль, на боку которой фиолетовым восковым карандашом написано заветное це два аш пять оаш.

Через мгновение Лазарь выставил на стол три аптечных мерных рюмки зелёного стекла, которые в его хозяйстве заменяли гостевой сервиз. Откуда-то из глубины какого-то древнего шкафчика появилась банка с солёными огурцами и тарелка с домашним хлебом. Дальше последовало блюдце с початым кругляшом домашнего масла, на котором выступили слезинки влаги и миска дымящейся картошки. Лазарь разошёлся не на шутку.

Салатница с нарезанным фиолетовым луком дополнила картину. Критическим взглядом, окинув получившийся натюрморт, Лазарь, нырнул за какую-то дверь, и через минуту на столе уже стояла огромная сковорода, на которой скворчали и брызгались горячим маслом зажаренные птичьи тушки.
- Слушай, Лазарь, чего-то мне это блюдо напоминает…, только вот не помню что, - проговорил я с сомнением в голосе.
- Обед оно тебе напоминает, вот чего, - сказал Лазарь, как отрезал и выразительно посмотрел на меня, - ну, что стоите…, в ногах правды нету, рассаживайтесь.

По примеру Лазаря, мы уселись на тяжеленные дубовые табуреты. Ловко, не пролив ни капли, Лазарь наполнил зелёные рюмки и, подняв свою, прогудел: «За встречу!» Услышав в ответ традиционное «Будем!» он лихо опрокинул стаканчик и деловито закусил хрустящим огурцом с луком. Увидев, что мы не очень налегаем на закуску, он прогудел голосом строгого наставника: «Вы, это, закусочкой-то не манкируйте – это вам не какой-нибудь шнапс, а чистейший спиритус вини. Я не разбавляю, как некоторые». Лазарь, очевидно, вспомнил кого-то и осуждающе нахмурился.

Вторая пошла под тост: «Шоб наши кони грому не боялись!» Постепенно оживление улеглось, и началась неспешная беседа. Только Ваня помалкивал, пытаясь расправиться с жареной птичкой. Периодически трапеза перемежалась возгласами «Слушай…», «А помнишь…», «Вот когда мы…». После третьей, Лазарь, перехватив мой взгляд, перестал мне наливать и начал усиленно потчевать Ваню.

Где-то между шестой и седьмой дверь распахнулась, и в помещение ввалился мужичок в растоптанных кирзачах, кепке набекрень и засаленном ватнике.
- Дохтур, дохтур, там это…, того, кобыла, кажись, подыхает. Ну, эта молодая из латвийских…. Колики у неё, кажись…, - затарахтел он хрипловатым голосом.
- Кажись, кажись…, - передразнил его Лазарь, - а ты где был? Меньше бы водки жрал, глядишь, и кони были бы целее, - добавил он грубо и закончил, как отрезал, – не видишь, люди у меня.
- Так это, дохтур, как же это…, подохнет кобыла-то, - почти захныкал мужичок, - а водовки не…, уже четвёртый месяц в рот не беру, как ты сказал…, пойди, глянь-то на кобылу-то, - мужичок умоляюще сложил руки на груди.
- Ну, ладно, не кисни, - сжалился Лазарь и потянул на свои широченные плечи синий халат необъятного размера.

Отказавшись от предложения Лазаря подождать его в лазарете, мы живописной группой направились к конюшне. Мужичок вприпрыжку двигался впереди и пытался на ходу что-то объяснить Лазарю. Как оказалось, в этой конюшне как раз и содержались те самые кобылы латвийской упряжной породы, из молока которых и делали кумыс.

Пол огромного бетонного сарая был застелен толстым слоем соломы, а вдоль по стенам были прикреплены ясли для сена и автопоилки. Конюшня была пуста, только посередине на соломе неподвижно лежала лошадь. Из-за своей соловой масти она почти сливалась с соломой и, если бы не более тёмный «ремень» на спине, её можно было бы и не заметить. Дыхание лошади было очень редким и прерывистым, глаза закатились и подёрнулись характерной белесой дымкой – это была агония.

Лазарь выругался и погрозил конюху кулаком, отчего тот сжался и сделался ещё меньше.
- Ты бы ещё завтра пришёл…, где тебя носило-то…, конец кобыле. Тьфу, ты…, - раздражённо хмыкнул Лазарь, хлопая себя по карманам, - ланцет забыл. Надо бы прирезать, а то и зверинец не примет, если подохнет. Та-а-к…, - он оглянулся вокруг в поисках чего-то.

В углу конюшни стоял железный станок, в котором кузнец фиксирует лошадей, когда надо обрезать копыта. Лазарь направился к нему и вытащил из него перекладину – трёхдюймовую трубу, примерно, с метр длиной. Мы с некоторым удивлением наблюдали за ним.
Подойдя к кобыле со стороны головы, Лазарь, размахнувшись с плеча, ударил кобылу трубой по лбу. Это было слишком даже для меня, и я крикнул: «Лазарь, ты чё, обалдел?»
- Да, ладно вам, неженки…, это ж наркоз, чтобы не мучилась, - попробовал он нас утешить, но получилось не очень убедительно, - так…, я пошёл за ланцетом, - и он двинулся к воротам.

Мы с Ваней, потрясённые увиденным, поплелись следом. Расстроенный и безмолвный конюх остался возле лошади. В воздухе повисло гнетущее молчание. Хмель куда-то улетучился. Когда от конюшни нас отделяло уже метров двадцать, из ворот выбежал мужичок и, затопав своими кирзачами, завопил: «Дохтур…, дохтур…!» Лазарь не поворачиваясь, буркнул в ответ: «Отстань, сказал же, за ланцетом иду…». Однако мужичок не унимался: «Дохтур, не надо ничо…, сюда иди…», - и призывно махал рукой.

Лазарь нехотя развернулся и медленно двинулся назад, мы последовали за ним. Когда мы вошли в конюшню, то не поверили своим глазам. Посередине стояла та самая кобыла и безмятежно выбирала что-то в соломе, а мужичок приплясывал вприсядку вокруг неё. Челюсть у Вани отвисла, а Лазарь двинулся к кобыле, на ходу вытаскивая из бездонного кармана стетоскоп.

В полной тишине он минут пятнадцать осматривал и ощупывал лошадь, прикладывая стетоскоп к разным местам её необъятного живота. Наконец, он закончил и вынес вердикт: «Жить будет!» Нашему изумлению не было предела.
- Всё, Лазарь, готовь академическую статью, название я придумал – «К вопросу о лечении желудочных колик у лошадей упряжной породы трёхдюймовой трубой…», - съязвил я и тут же пожалел об этом. Лечение лошадей – это была любимая тема Лазаря. В общем, в ближайший час мы выслушали целую лекцию о том, как цыгане, ещё в старину, похожим способом лечили хромоту у лошадей….

Когда тема иссякла, а Ваня, ссылаясь вначале на меня, а потом на свою Марию, которая его непременно убьёт и именно трубой по голове, уже совсем наотрез отказался поднять ещё стаканчик, Лазарь, наконец, поинтересовался: «А вы чё тогда приехали? Пить не пьёте, закусываете кое-как…». На его лице появилось выражение обиды, как у ребенка, у которого отняли любимую игрушку.
- Да, ладно, Лазарь – не сердись, мы же по живому весу меньше тебя. Вот и пьём меньше, - пытаюсь перевести всё в шутку. Но Лазарь не сдаётся.
- Вы мне тут вола не крутите, умники, выкладывайте. А то, вишь, ночевать они не будут, и не наливай им больше…, тоже мне друзья называется, - жёлтые тигриные глаза медленно переходили с меня на Ваню и потом обратно на меня.

Пришлось сдаваться и рассказывать про Айболита, Марию и кумыс.

Лазарь примиряюще хмыкнул: «Ну, так бы сразу и сказали, а то темнят, темнят…, ну, ещё по одной, а тогда пойдём за кумысом. Они как раз ща смену сдают». Мы дружно выпили и засобирались. Ваню изрядно пошатывало, а Лазарю было хоть бы что.

Время было послеобеденное и осеннее солнце, хотя и яркое, но низкое и холодное склонялось к закату. Наступал прохладный осенний вечер. Дойдя до угла, Лазарь свернул с главной дороги и, призывно махнув нам рукой, прогудел: «Давай за мной, здесь ближе…».

Мы оказались на задворках лазарета, здание которого примыкало к крытой площадке тока, на которой высились огромные кучи зерна. Рядом с одной из крайних куч стояла какая-то конструкция, сплошь затянутая в сеть с мелкой ячеёй. Часть этой сети, лежащая живописным холмиком, шевелилась. Меня начали терзать смутные сомнения, где-то я уже это видел.

Неожиданно Лазарь остановился и Ваня, пошатнувшись, еле притормозил, чтобы не натолкнуться на него.
- О, разведка, - прогудел, ухмыляясь, Лазарь, - иди…, чего покажу, - его рожа с тигриными глазами раздвинулась в хитрой ухмылке. Своей лапищей он легко развернул Ваню в сторону шевелящегося холмика сетки. И тут я всё понял, я вспомнил, где я это уже видел, и почему мне показались странными перья ощипанных птиц…, но было уже поздно.

Коварно ухмыляясь, Лазарь подталкивал Ваню к шевелящейся сетке.
- Иди, иди…, разведка, погляди на мои охотничьи угодья и моих вальдшнепов. Такого больше нигде не увидишь, - и Лазарь заухал довольным баском.
Ничего не подозревающий Ваня, улыбаясь добродушной пьяноватой улыбкой, пошатываясь, подошёл к сетке и остановился. И тут Лазарь проделал свой главный фокус, неуловимым движением он выхватил из-под сетки какой-то хлопающий крыльями комок перьев, так что сразу было и не понять, что это такое. Но через мгновенье перед изумлёнными глазами Вани оказалась пара обычных сизарей, которую Лазарь прочно держал за лапы.

- Во, гляди, какие толстые и упитанные. Ну, как, нравятся? – и Лазарь ткнул голубей Ване под нос.
- Ну, так…, ничего…, красивые…, - слегка растерявшись, протянул Ваня.
- Гы-гы-гы…, га-га-га…, красивые, - передразнил его Лазарь со смехом, - ну, ты, даёшь разведка – это же не бабы. Я говорю, нравятся жареные-то? – и Лазарь весело хлопнул Ваню по плечу от чего тот слегка пошатнулся.

Тут до Вани, наконец-то, дошло. Он слегка переменился в лице, побледнел, и его рука машинально потянулась к груди и выше к горлу.
- Э-э-э, ты чего это, разведка, - Лазарь заметил странные движения Вани, бросил голубей обратно под сетку и ловко выхватил из-за пазухи небольшую плоскую фляжку.
- Отступник, ты кого привёз, как же с ним в рейды ходить…, - не замолкая ни на секунду, Лазарь щелчком откинул крышку фляжки и почти насильно вставил её горлышко Ване в рот. Тот судорожно сделал пару глотков, закашлялся и замахал рукой, что, мол, хватит и ему уже лучше.
- Во, даёт…, подумаешь голуби, та же курица, только маленькая, - не переставал удивляться Лазарь.
- Ну, мясо слегка не такое, и чего, чего так переживать-то, я говорю…, - и он вопросительно развёл руками.

Мясо голубя действительно мало чем отличается от куриного, разве только тем, что при варке оно становится откровенно синего цвета и, чтобы скрыть это его надо довольно сильно обжарить, лучше в каком-нибудь соусе. А так вполне съедобно. Хотя с непривычки могут быть неожиданности.

Потом был кумыс и прощальное застолье…. Под конец выпили за дружбу, потом прощальную, за ней «на посошок», а после того как усадили в машину Ваню, едва передвигавшего ноги, но весёлого и со счастливой улыбкой, подняли ещё и «стременную».

Дорога была чиста и пустынна. Ровно дышал мотор. Над головой россыпью звёзд сиял Млечный путь…, и на заднем сидении крепко спал, с довольной улыбкой, командир разведроты, обнимая ящик кумыса….

[alpha]

Не могли бы вы озвучить фармакалогическое действие лекарства со странным названием:
"удар_по_голове_тяжёлым_тупым" ?

(Скалка у меня есть. )

[renegade1951]

Не могли бы вы озвучить фармакалогическое действие лекарства со странным названием:
"удар_по_голове_тяжёлым_тупым" ?

(Скалка у меня есть. )

Что касается фармакологии, то я в этом деле специалист не большой.... Твёрдо знаю, что действие це два аш пять оаш совершенно идентично действию це два аш шесть о. Про остальное Лазарь Вам бы лучше рассказал.

Из его лекций помню, что цыгане успешно лечили мышечную хромоту у лошадей применяя "заволоку". Если вкратце, то это выглядит, примерно, так.... Очень часто лошади хромают из-за воспаления какой-либо мышцы, если правильно помню, по-научному это называется миозит.... Лечится очень тяжело. В основном прогреванием всякими способами.

Так вот, цыгане брали длинную, толстую иглу, в простонародье "цыганка", вдевали в неё очень толстую, "суровую", нить и с помощью этой иглы прокалывали больную мышцу насквозь и протягивали нить в прокол. Концы нити связывали и так оставляли. В месте прокола развивалось воспаление, кровь приливала к месту воспаления, мышца прогревалась и хромота проходила. Выдернуть нить и залечить прокол было уже делом техники.

В общем, Вам бы с Лазарем пообщаться , но он сейчас в таких местах где интернет предмет роскоши, а не первой необходимости.

Относительно скалки.... Никогда не использовал данный предмет не по назначению, но твёрдо помню наставления инструктора по рукопашному бою: "Коли штыком, руби прикладом, бей магазином в лицо". Никогда не подводило.... А что... автомат - это та же скалка, ну, несколько модифицированная....

[renegade1951]

Продолжение, начало см. ЗДЕСЬ

СИЛА ИСКУССТВА

Ночь уходила, неохотно уступая место рассвету. И хотя, несмотря на слепящие лучи прожекторов на вышках, и разбросанные там и сям яркие точки синих, красных и зелёных огней семафоров, вокруг была кромешная тьма, однако далеко, далеко на горизонте небо уже сделалось слегка серым, предвещая скорый восход солнца.

Все бумаги подписаны, все рапорты отданы, последний резкий взмах рукой к козырьку старшего погранаряда и, наконец, звонко лязгнули сцепки, и станция со всем своим хозяйством медленно двинулась назад.

Наш небольшой состав, покачиваясь на стрелочных переводах, плавно вышел за выходные семафоры и двинулся по нейтральной полосе к польской границе. И когда эшелон, сбавив ход, уже начал втягиваться на польскую землю, небо на востоке, далеко позади нас, зажёг первый луч солнца. Родина как бы и прощалась с нами, и в тоже время поддерживала нас, всё ярче и ярче освещая небосвод.

Состав опять закачался, переходя с одного пути на другой, и медленно вкатился на приграничную станцию на польской стороне. Было раннее, раннее утро. Обычно, наш состав принимали на дальние пути, подальше от станции, и, быстро оформив бумаги, выпускали на перегон.

Однако сегодня всё было по-другому. Нас поставили совсем близко – на третий или четвёртый путь. Штабной вагон остановился, в аккурат, напротив здания станции, а караульный вагон оказался как раз у начала станционного перрона.

Прошло минут двадцать, а никто не появлялся, что тоже было странным. Как правило, пограничная служба работала чётко, и документы начинали оформлять минут через десять после прихода эшелона.

Дважды щёлкнула тангета и эфир ожил: «Первый, я третий, две группы общей численностью до роты, вдоль путей слева и справа от нас заходят от хвоста эшелона, вооружение лёгкое, я третий, приём». Час от часу не легче. Радист напряжённо следил за мной. «Третий, я первый, понял, я первый, приём».
- Женя, циркулярно, - радист перещёлкнул тумблеры, - внимание всем, я первый, готовность два, я первый, приём, - в ответ защёлкали тангеты и посыпались доклады о готовности.

Вскоре мы услышали хрустящий топот большого количества людей, бегущих по щебню между путей.
- Женя, дай третьего, - радист кивнул и опять щёлкнул тумблерами.
- Третий, я первый, усилить караул, ночную смену не трогать, обстановку докладывать по ситуации, я первый, приём.
- Понял, я третий, приём, - голос начкара был спокойным и уверенным.

В это время в окне замелькали польские конфедератки. Плотная цепь жёлнежей польской пограничной стражи взяла наш эшелон в кольцо. Рослые и краснорожие от прохладного осеннего утреннего ветерка жёлнежи, затянутые в портупеи, встали вдоль вагонов спиной к нам, приставив карабины, с примкнутыми штыками, к ноге. Их спины были так близко, что, казалось, открой окно и можно будет дотянуться до них рукой.
- Ты, гляди, прям как на параде, почётный караул, ё-моё, - съязвил начштаба, - что делать-то будем?
- Будем ждать, мало ли чего там у них. Вряд ли они штурмовать нас будут с такими пукалками.

Не зря говорят, что ждать и догонять хуже всего. Потянулись томительные минуты ожидания, которые постепенно перешли в часы. Изредка тишину прерывали доклады обстановки, да наш айболит, по прозвищу Моня, тихонько перебирал струны гитары, наигрывая что-то мелодичное. Он напросился в штабной вагон, оправдавшись тем, что его лазарет пуст, лечить некого, а санитара он отправил к повару на подмогу и ему одному, мол, одиноко в санчасти.

К концу второго часа стоянки, на перроне собралось довольно много людей, привлечённых необычным скоплением военных. Люди что-то обсуждали между собой, оживлённо жестикулируя. Время от времени, кто-нибудь показывал рукой в нашу сторону.
- Первый, я седьмой, завтрак готов, можно пробу снимать, я седьмой, приём, - весёлый тенорок повара напомнил о том, что жизнь течёт своим чередом и людей надо кормить.

Обычно, столовой служил небольшой отсек рядом с кухней, куда приходили по очереди небольшими группами, примерно как в вагоне ресторане, но обстановка была попроще. Но кто знает, что затеяли те, которые снаружи. Связи нет, и поляки молчат.
- Седьмой, я первый, пищу в термосы и раздать на каждый пост, я первый, приём.
- Понял, в термосы и на каждый пост, я седьмой, приём, - тенорок повара утратил свою весёлость и зазвучал деловито и озабочено.

Пошёл четвёртый час ожидания. Плотную цепь жёлнежей обдувал свежий ветерок, распахивая полы шинелей, они ёжились, но старались сохранять важный и строгий вид. Моня, прекратив музицировать, с задумчивым видом изрёк: «Вот мы вот так стоим, а круговорот воды в природе приказом никто не отменил…». И все дружно посмотрели на меня. Судя по напряжённым взглядам, эта проблема постепенно начинала волновать уже многих. Обычно при стоянке на ближних путях мы старались соблюдать чистоту и не дразнить железнодорожное начальство. Но сейчас случай, явно, был особый.

- Женя, циркулярно, - внимание всем, я первый, туалеты открыть, водой пользоваться без ограничений, я первый, приём, - в ответ повеселевшие голоса, дали ясно понять, что решение было очень своевременным. Ну, что же, господа поляки, вы сами напросились. Когда из-под вагонов полетели потоки воды, жёлнежи забеспокоились и начали опасливо озираться, но, продолжали держать линию.

Толпа на перроне не только не убывала, но даже несколько увеличилась, несмотря на то, что гражданские составы двигались регулярно.
- Шестой час пошёл, надо что-то делать, а то мы приедем прямо в лапы особистов и трибунала, - попытался пошутить начштаба, а Петрович нервно хихикнул.
- Ты, чё ржёшь-то как лошадь Пржевальского…, - не выдержал зампотех и грозно уставился на Петровича, - это всё ваши штучки…, совсем нюх потеряли. Кто помелом мёл, что мы как по скатерти…, что везде зелёный свет…, - передразнил он Петровича и, ругнувшись, уселся на скамейку. Петрович, что-то проворчал виновато в ответ, но вступать в дискуссию не стал.

Установилась тишина, изредка прерываемая какими-то шумами в динамиках громкой связи. В глазах моего немногочисленного штаба застыл немой вопрос. Первым не выдержал начштаба.
- Мы же не можем тут ночевать…, - начал он издалека, - восьмой час пошёл.
- Что предлагаешь? Стволы расчехлить? – ситуация была патовая, но делать, действительно, что-то было надо, а в голову, как назло, не приходило ни одной здравой идеи.

Сидевший до этого молча, Моня, услышав последние слова, взял гитару и в ритме марша негромко запел: «Вот как-то сбирался наш вещий Олег отмстить неразумным хазарам, поля их и пашни за дерзкий набег, обрек он мечу и пожарам. Так громче музыка играй победу, мы победили и враг бежит…».
- Постой, погоди-ка…, - перебиваю я его, - а кто у нас запевала-то? Ну, этот…, в ремвзводе…, сержантик…, - щёлкаю я пальцами, - тенор у него такой замечательный.
- Пилипенко это…, они с моим Астаховым дуэтом хорошо поют, - подсказал Моня и все выжидательно уставились на меня.
- Так, зампотех, давай всех свободных из твоего взвода в ремзону, Пилипенко, не забудь… и Астахова. Пусть комбезы оденут рабочие, без значков. Начштаба, остаёшься за меня…, вы все тоже в ремзону и переоденьтесь в рабочее…, гитару не забудьте. Сбор через десять минут…, покажем неразумным хазарам, - несмотря на недоумение, сквозившее во взглядах, все быстро разошлись.

Когда створки ворот ремзоны, гулко загрохотав, отлетели в стороны и звонко лязгнули, ударившись об упоры, жёлнежи от неожиданности даже пригнулись, нарушив строй. То, что открылось взгляду, выглядело странно и угрожающе. Посредине площадки ремзоны амфитеатром стояли пятнадцать бойцов с суровыми лицами, одетых во всё чёрное.

Моня, стоявший с гитарой в стороне, скрытый стенкой вагона, взмахнул рукой и выдал первый аккорд. Звонкий тенор взлетел, задавая мелодию: «Белая армия, чёрный барон…», публика на перроне замерла в изумлении, а из коробки вагона, многократно усиленное резонансом, уже неслось «…и от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней…». А когда хор, поддерживая запевалу, слаженно и грозно грянул «…так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой…», в окнах станционного здания забелели чьи-то изумлённые лица.

Когда песня закончилась, оправившиеся от потрясения жёлнежи выправили строй, но шеренгу построили, отойдя от вагонов подальше. Пока поляки перестраивались, Моня, как заправский регент, давал хору последние указания. Взмах руки и над станцией зазвенело «мы красные кавалеристы и про нас былинники речистые ведут рассказ…». На перроне собралась огромная толпа, которая возникла как бы ниоткуда, и молча слушала. А в здании вокзала поднялась какая-то суета. Чьи-то лица уже не торчали неподвижно в окнах, а метались туда и сюда то, появляясь, то исчезая.

Почти без перерыва, запевалы затянули «по военной дороге, шёл в борьбе и тревоге, боевой восемнадцатый год…», а толпа на перроне всё прибывала и прибывала. Но тишина стояла удивительная. Со стороны перрона не раздавалось ни звука и лишь когда хор, дружно и сурово вывел «…на Дону и в Замостье тлеют белые кости, над костями шумят ветерки, помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки…», толпа возбуждённо загудела.
Как бы отвечая толпе, хор повторил «…помнят польские паны конармейские наши клинки…» и толпа дрогнула. Самые решительные начали спрыгивать с низенькой платформы на рельсы и двинулись в нашу сторону. За ними, как горох, посыпались остальные. По цепи жёлнежей прошла дрожь и по команде кого-то невидимого карабины взлетели в положение «наизготовку». Перейдя первый путь, толпа остановилась и замерла.

Не останавливаясь, бойцы перевели дух и снова запели про «боевой восемнадцатый год». Когда в воздухе зазвенело «… по курганам горбатым, по степным перекатам…», в толпе началось какое-то движение. Раздвигая толпу, в нашу сторону быстро двигалась какая-то группа. Суетясь, они торопливо проталкивались через толпу и, наконец, оказались около шеренги оцепления. Жёлнежи расступились и пропустили их к эшелону.

В проёме появилось четыре фигуры. Один высокий в форме пограничной стражи, двое гражданских, невнятного вида, и четвёртый, кругленький и пониже, в мундирчике железнодорожника. Я облегчённо вздохнул, вот она «вся королевская рать» - пограничник, таможня, карантинный инспектор и начальник станции, вместо диспетчера.

Круглый, высоким голосом, пытаясь перекричать поющих, пропищал: - Панове, панове, пше прашем…, панове…, - и умоляюще взмахнул руками. Я кивнул Моне и бойцы стали петь потише. Круглый благодарно улыбнулся и, смешивая польские и русские слова, зачастил:
- Пше прашем, товарищи, ведаете, где пан офицер…, товарищ командир…, бардзо…, бардзо…, очень нужен, - наконец, подобрал он нужное слово, осматривая поющих вопросительным взглядом. Одинаковые чёрные комбинезоны без знаков различия приводили его в замешательство. Выдержав пару минут паузы, выхожу из-за спин бойцов, продолжающих потихоньку напевать, и представляюсь. Круглый, облегчённо вздыхает и с надеждой в голосе интересуется:
- Чи пан мове по-польскему?
- Ну, да, щаз, выкручивайся, как знаешь, - хмыкаю про себя и отрицательно качаю головой. Круглый жалостливо вздыхает и, обречённо махнув рукой, объясняет своим спутникам, что по-польски я не говорю. Его коллеги состроили в ответ кислые мины.

Махнув Моне, чтобы продолжали, спрыгиваю на землю и жестом приглашаю поляков следовать за собой в штабной вагон. А за спиной бойцы уже в полный голос запели «вставай страна огромная…». Поляки поморщились, но молча последовали за мной. Толпа напряжённо безмолвствовала.

Почти не глядя и не задавая никаких вопросов, вся честная компания по очереди проштамповала все нужные бумаги, поставив в нужных местах свои закорючки. На всё про всё ушло десять минут. Круглый и его гражданские спутники на прощание отвесили короткие поклоны, а пограничник, выпрямившись и задрав подбородок, глядя на меня свысока, поднёс к козырьку конфедератки два пальца.
- Ну, да, «Пан Бог и Я», - хмыкнул я про себя и кивнул головой в ответ.

Все гости живо высыпались из вагона. А "концерт" всё ещё продолжался. «Откуда они столько таких песен знают?» - подумалось с удивлением. Щёлкнула тангета. «Первый, я второй, нам дали зелёный, я второй, приём». «Второй, я первый, понял тебя, поехали, я первый, приём», - вздыхаю с облегчением. А из вагона рембазы неслось: «Наступает минута прощания, ты глядишь мне тревожно в глаза,… и зовёт нас на подвиг Россия…».

- Да-а-а, - задумчиво протянул начштаба, - искусство великая сила.
Состав, набирая ход, вылетел за выходные семафоры. Все стояли молча.
За окном проносились ухоженные польские фольварки.
Солнце склонялось, наступал вечер.


Из жизни отдыхающих... http://webfile.ru/5665941, PDF


Сообщение отредактировал renegade1951 - 14.11.2011, 2:42

[renegade1951]

Продолжение... Начало см. ЗДЕСЬ

МОНЯ

Медициной у нас командовал высокий, стройный, рыжеватый капитан медицинской службы с чуть выпуклыми синими глазами. Нраву он был весёлого, хотя к жизни относился философски. После медицины, второй его страстью была музыка и, частенько его можно было застать перебирающим струны, видавшей виды, гитары.

Начальство иногда ворчало по этому поводу, но у него было неубиенное оправдание – он хирург, а игра на гитаре помогает ему тренировать пальцы. А хирург он был от Бога и со временем все смирились с его музыкальными занятиями, и оставили его в покое.

Начальство, сослуживцы и кадровики называли его Максим Иванович. Хотя кто-кто, а кадровики-то уж точно знали, что главу нашей медицины от рождения звали Менахем Израилевич – это было чёрным по белому записано в его личном деле.

Винты нашего МИ-8, под басовитый с присвистом гул двигателей, глухо приговаривали таак…, таак…, таак и машина, едва касаясь колёсами земли, плавно покачивалась, переваливаясь с боку на бок. Бурая гористая пустошь, испещрена оврагами и ущельями. Редкие растения, больше похожие на клубки колючей проволоки, вокруг. Брызги мелкого острого каменистого песка, время от времени, взметаемые вихрями от винта.

Сноровисто и уверенно, слегка пригибаясь к земле, бойцы подносили носилки за носилками, подавая на борт раненых. Как то так получилось, что в этот раз в эвакуации участвовал и наш Менахем Израилевич. Осматривая перевязанных наспех рыжими, грязными бинтами солдатиков он сортировал их по каким-то, только одному ему ведомым, признакам. Некоторым из них он быстро делал какие-то уколы.

Наконец, «душеприказчик», повинуясь сигналу из кабины пилотов, жестами показал, что перегруз и больше брать нельзя. Лейтенант и двое бойцов, сопровождавшие нас, посмотрели друг на друга. «Приказывать не могу!..» - прокричал лейтенант бойцам и, подхватив пару подсумков с магазинами, исчез в люке. Переглянувшись, бойцы последовали за ним. А на борт подняли ещё троих.

Был жаркий день. Два «крокодила», разбрызгивая искры ловушек, крутили над нами непрерывную карусель, точным огнём давя пулемёты и отгоняя надоедливых «духов». Где-то там шёл бой, а раненые ждали эвакуации. Грозная физиономия КВС, высунувшись из кабины, что-то прокричала и, погрозив «душеприказчику» кулаком, исчезла. В ответ тот только посмотрел на нас и растерянно развёл руками, а потом провёл ладонью над головой, показывая, что мы набрали слишком много.

Того, что произошло дальше не ожидал никто. Неловко прихватив за цевьё одной рукой чей-то автомат, а другой – подсумок с боезапасом и чемодан с «медициной» наш медик двинулся к люку. На секунду задержавшись у края, он глянул куда-то вверх и, обращаясь неизвестно к кому, громко сказал: «Ну, что Моня, пойдём, покажем этим поцам!» Через мгновенье он исчез в проёме люка. Видно было, что он вполне профессионально перекатился в сторону и, часто меняя направление, пригибаясь, двинулся туда, откуда продолжали подносить раненых.

Лязгнул и захлопнулся люк. Машина качнулась и пошла в набор высоты. Захлопали ловушки. «Крокодилы», сделав прощальный заход, двинулись за нами. Изредка, сквозь шум двигателей были слышны стоны раненых. Где-то на половине дороги до базы мимо нас быстро прошёл такой же борт и тоже с эскортом двух «крокодилов». Позже мы узнали, что наши летуны убедили своё начальство и второй транспорт отправили к нам, буквально, выхватив его из под какого-то штабного.

К счастью все участники того рейда остались живы. Даже тяжелораненые вскоре вернулись в строй. Среди бойцов стал ходить упорный слух, что в этом заслуга нашего медика у которого, якобы, есть какой-то эликсир жизни. Буд-то бы он в том бою всем раненым делал какой-то чудесный укол, который и помог им выжить.

Многих наградили орденами, а кому не досталось орденов – дали медали. И только наш Менахем Израилевич получил благодарность в приказе, да и то не перед строем, что вызвало всеобщее недоумение. Но «пятая» графа сделала своё дело.
Тогда, будто сговорившись, все и рядовые, и офицеры при всяком удобном случае стали называть нашего медика по имени отчеству, громко и чётко выговаривая трудно произносимые слова. А за глаза с того времени все стали его называть ласково уменьшительным – Моня.

Начальство хмурилось, недовольно морщилось, скрипело, но терпело. Прошло почти полгода…. Начальство, поскрипев и перетерпев, как-то незаметно, тоже научилось выговаривать трудные слова, а потом всё же подписало представление и, наш Моня стал орденоносцем. О чём и было объявлено однажды на общем построении.

А Моня, казалось, просто не замечал этого ничего. Всё такой же весёлый и по-философски спокойный, он делал своё трудное дело. Для него и простой солдатик, и генерал были только больными, которых надо лечить и, желательно, хорошо. А награды.… Ну, что награды, есть они – хорошо, нет – ну, и ладно.

[renegade1951]

Продолжение. Начало см. ЗДЕСЬ

"ОТКУДА У ХЛОПЦА ИСПАНСКАЯ ГРУСТЬ?..."

Пусть слава, за которой все стремятся,
В надгробных надписях для нас живёт,
Внося в нелепость смерти благолепье.
У времени, у ворона-прожоры
Усильем жизни можем честь купить,
Что острие косы его притупит
И нам в наследство вечность передаст.
Уильям ШЕКСПИР «Бесплодные усилия любви»

За окном жуткий ветер раскачивает оголённые деревья. Огромная берёза машет своей распатланной головой и того и гляди затрещит, и с глухим шумом рухнет на грязную, раскисшую от дождя землю. Пирамидальные тополя, ещё вчера стоявшие под зимним солнцем вытянувшись в струну, отмеряя своими тенями короткий зимний день, сегодня согнулись почти по пояс, как древние старики с больной спиной, не хватает только клюки. Тяжеленные, свинцовые облака несутся над землёй с совершенно нереальной скоростью. Почти задевая макушки высоких домов, они, время от времени, роняют на землю густую сеть дождя. Огромные окна дома, разрисованные струями дождя в косую линейку, содрогаются и стонут под напором ветра, завывающего глухим, хриплым и скрипучим голосом в камине.

Жёлтое пятно света вырывает из полутьмы кусок стола, беспорядочно разбросанные книги, бумаги и какие-то вещи. Мерно волнами шумит вентилятор, разгоняя вокруг горячий воздух, тихонько пощёлкивают, запускаясь и закрываясь программы. На экране мелькают разноцветные странички. Пестрят картинки, фото и крупные заголовки.

Из-за темноты вокруг, кажется, будто комната это рубка какого-то, летящего в неизвестное, корабля. И человечек в этом, несущемся навстречу тёмным глыбам облаков, утлом судёнышке, пытается до кого-то достучаться, с кем-то поговорить, но всё безуспешно. В эфире только треск и шум, чьи-то отрывистые голоса прерываясь пытаются что-то сказать. Но что, совершенно не понятно. Время будто остановилось…. Одни и те же люди, одни и те же слова, одни и те же новости. Плавно всплывает в памяти «И ничтоже ново под солнцемъ. Иже возглаголетъ и речетъ: се, сие ново есть: уже бысть въ вецехъ бывшихъ прежде насъ». Так для чего, за что они сражаются?

А язык, помилуй Бог, что за язык? Откуда они набрались этой тарабарщины? Как же они понимают друг друга? Слово высказанное, и так есть ложь изначально, а если его вдобавок исказить….

Мрак улицы с разгону врезается в окно, и тонкими липкими струйками растекается по комнате, заползая во все щели и углы. Что-то холодное и мрачное встаёт за спиной, наваливаясь на плечи тяжестью гранита. Невозможно это читать, невозможно на это смотреть. Тоска и уныние как липкий пластырь цепляются за всё, и отодрать невозможно. Неужели они не видят, неужели они не слышат, что так говорить нельзя, что так писать нельзя?

Так или примерно так размышлял я, одним поздним мартовским вечером, разбирая завалы книг, старых фото и путевых дневников. Время от времени поглядывая на экран, читая новостные ленты и обрывки комментариев на форумах….

Как, вдруг, моё внимание привлекла знакомая фотография, за ней другая… и листок с какими-то заметками.

Да-а-а, Толедо, Толедо, некогда грозный и величественный, теперь крохотный городишко в центре некогда великого королевства.

На фоне грозных бастионов неприступной крепости, дремлющих под палящим солнцем, трель телефона звучит несуразно. Неспешно роюсь в карманах в поисках мобильника, но никак не могу его найти. Неожиданно натыкаюсь на что-то, и пелена очарования медленно сползает куда-то в сторону. Полумрак знакомой комнаты вступает в свои права, и трель телефона превращается в звон колоколов громкого боя.

Сквозь шорохи в трубке звучит знакомый хрипловатый голос:
- Привет, Странник! Не спишь, ещё?
- Не спится что-то, - тяну я время, пытаясь сообразить, чего это начальство среди ночи интересуется моим сном.
- Вот и хорошо, что не спишь. Отпуск твой сворачивается. Завтра в девять у меня.
- Да, я, же только начал. Друзья вот звонили – пикничок намечается, – вяло пытаюсь возразить.
- Ничего, ничего. Всё будет хорошо. А друзья…, друзей скоро увидишь…, старых, – с какой-то странной интонацией проговорило начальство и, попрощавшись, положило трубку.

- Старый друг, старый друг, - рефреном зазвучало в мыслях, и память услужливо подсказала – старый друг, лучше новых двух. Что-то знакомое было и в интонации начальства, и в этой присказке.

Мельком, с лёгким раздражением, проглядываю очередную статейку в новостях, помилуй Бог, что за язык…. Как, вдруг всплывает где-то прочитанное:
- Теперь меня вдруг уличают в "подвигах" чужих...
Не ведают клеветники, что жанр древнее их?
Так сладко обвинять другого в прегрешеньях...
Что ж – осторожней! К списку не прибавь грехов своих…!

Ну, что же, пожалуй, непризнанный поэт, написавший это, прав – не будем никого обвинять.

Очередная пачечка фотографий рассыпается по столу, листики путевого блокнотика услужливо разворачиваются в нужном месте.

«Внимание! Начинается посадка на рейс Москва-Амстердам-Барселона, выход…».
Высокая стюардесса, чем-то напоминающая гусыню, хотя и не без некоторого шарма, показала мне моё место. Вообще гуси здесь повсюду, на фюзеляже, на одежде экипажа, на рекламных буклетах.

Наш «гусь», коротко прошлёпав резиновыми лапами по «взлётке», резко подпрыгнул и стремительно пошёл вверх, набирая высоту. Взвыли сервоприводы механизации крыльев, раздались глухие толчки шасси, пилот заложил плавный вираж, и под крылом развернулись окрестности Ша-2.

Опускаю шторку иллюминатора, пару часиков можно вздремнуть, сборы были стремительными, выспаться не удалось.

Внезапно «гусь» будто остановился в воздухе и слегка клюнул носом. Двигатели набрали полную грудь воздуха и запели басом. Приподнимаю шторку – в рамке иллюминатора, сколько можно видеть, простираются поля сверкающих стеклянных квадратиков поделённых на части прямыми линиями каналов. Страну тюльпанов теперь можно смело назвать страной теплиц.

Почему-то, входя в огромное здание аэропорта в Амстердаме, вспоминаются слова Высоцкого «энто вроде наш амбар, но со стёклами». У турникета паспортного контроля на вопрос солдатика показываю паспорт и сберкнижку испанского банка, и он, дружелюбно улыбнувшись, пропускает меня в «зону Шенген».

Так, где же это оно? Оглядываюсь, вокруг лавки, лавочки, лавчонки со странными названиями. Ага, вот они – лавочки сувениров «дьюти фри». А вот и главные сувениры Голландии – мельницы, сабо и трубки, и ещё кружки для пива самых разных фасонов. Выбираю простенькие, разрисованные цветочками, сабо в прозрачной коробочке.

Расплатившись, иду в соседнюю лавочку поглазеть на бриллианты. Наклоняюсь к витрине. Рядом с моей коробочкой с сабо на витрину ложится знакомый журнальчик, и голос за спиной произносит: «Старый друг…,»
- Лучше новых двух, - продолжаю я, и чья-то рука забирает мои сабо, а я не спеша забираю журнальчик и иду в кафе напротив.

Как ни странно, но здесь почти нет посетителей. Капучино и круассан помогут скоротать оставшееся время. А тут у меня что? В журнал вложен конверт из плотной бумаги. Ключ от машины, кредитка, силуэтик чёрного быка на ниточке и дорожный атлас с рекламой «Мишлен», нужные листы загнуты. Прекрасно, всё на месте. Ну, что же пора!

Сквозь пелену дрёмы прорывается голос: «Ледиз энд джентльмен, …коммэндер спикс…».

«Гусь» плавно завалился на бок, и в иллюминаторе появилась изумрудная рябь Средиземного моря в белоснежной оправе из прибрежной пены. На жёлтом песке южного побережья Испании хорошо были видны россыпи небольших городков, соединённых серыми лентами дорог. Многие из этих городков ещё помнят поступь римских легионов. Остатки римских крепостей и теперь привлекают туристов.

Знакомый пейзажик всплыл в памяти и воспоминания о первом путешествии в Толедо потекли чередой.

Шорох шин монотонно лился в приоткрытое окно. Солнце склонялось к закату. Несмотря на очень жаркий день, к вечеру потянуло прохладой. Ровно дышал моторчик моего прокатного «фиатика». Впереди был старинный Толедо. Древняя столица Испании.

Найти Толедо очень легко. Этот старинный город находится совсем рядом с Мадридом. К городу можно попасть по новой, широкой автостраде, а можно свернуть на старую дорогу. Старая дорога не так широка как автострада, но вполне в приличном состоянии. И главное её достоинство в том, что можно хорошо рассмотреть окружающий пейзаж.

Пейзажи центральной Испании, если не приглядываться к растениям, в чём-то напоминают Россию. Особенно её центральную часть. Такие же бескрайние просторы, перемежающиеся холмами. Однако, это только на первый взгляд, если вглядеться внимательнее, разница ощутима. Больше песка и камня. В некоторых местах видны даже соляные пятна. Растения более жёсткие, напоминают пустынные колючки.

Увлечённо рассматривая окрестности, не замечаю пролетевшего времени. Ночь застаёт меня километрах в сорока от Толедо. По старой бродяжьей привычке решив заночевать в поле в машине и, съехав на какую-то боковую дорогу, располагаюсь на ночлег. Ночь началась спокойно. Однако вскоре раздались какие-то глухие удары. Невдалеке в долине вспыхнули огни и раздались чьи-то крики. Потом всё погасло и затихло. Заснул и я. Проснулся очень рано, ещё до рассвета.

Первое, что бросилось в глаза, в окне, столбы с колючкой метрах в пятидесяти от машины. За колючкой в низине какие-то двухэтажные здания. (Впоследствии оказалось, что это местная колония.) И тут сквозь дымку на горизонте поднялся маленький розовый шарик солнца, и наступил рассвет, окрашивая в розовые тона и небо, и поле неподалёку от Толедо.

Этот город всегда играл очень важную роль в жизни Испании. Он был столицей государства, родным городом для римлян, вестготов, мавров, евреев и христиан.
Сегодня Толедо — небольшой провинциальный центр, всего около шестидесяти тысяч жителей.

Толедо возвышается на гранитной скале, с трёх сторон окружённой ущельем, по которому протекает река Тахо. Внешний облик города определяется удивительным явлением: на протяжении веков здесь сосуществовали самые разные религии. Мосарабский стиль архитектуры выработали христиане, жившие под властью мавров; стиль мудехар отличает работы мавров, оставшихся в отвоёванных христианами областях. Из десяти еврейских синагог, после погромов XIV века, уцелели лишь две.

Город окружён двумя крепостными стенами. Несмотря на многократные перестройки, идущие до сих пор даже в историческом центре, остатки старой фортификации видны очень хорошо и производят сильное впечатление. Чтобы составить общее представление о расположении города, объехал его по периметру, благо дороги позволяют. Но вокруг город не объехать. Старый город до сих пор одной своей стороной выходит к очень высокому и крутому обрыву. На машине туда не подъехать – нет дороги. Идти пешком я не рискнул. Просто проехал вдоль стены на машине. И сделал несколько снимков с разных точек, которые дают представление о внешнем облике города.

Ворота Бисагра – главный вход в город и самые мощные из девяти городских ворот. Внешне они достаточно массивные и не вызывают впечатления пряничной игрушки. А когда знакомишься с ними поближе, то возникает чувство уважения к фортификатору, который их строил – грамотный был воин.

Входишь в ворота и сразу же теряешься. Перед тобой стена и какой-то дядечка каменный возле неё. Прохода дальше не видно. Непроизвольно начинаешь оглядываться, вдруг забрёл не туда. Но сзади одна арка ворот. И только внимательно осмотревшись, где-то в стороне видишь неприметный, но мощный вход. Прекрасная ловушка для кавалерии. То есть в город войти прямо не получится, нужно повернуть.

От входа все дороги ведут наверх. Подъём не крутой, но очень длинный. Недалеко от входа католическая базилика, а напротив винная лавка, где продают неплохое вино.

Довольно долго я пыхтел, взбираясь на горку и, наконец, решил передохнуть и оглянуться. Несмотря на разгар туристического сезона, город выглядит пустынно. Коренных жителей практически не видно, в основном редкие туристы. Боковые улочки очень узкие. Ширина улочки меньше двух метров. Не всякий автомобиль туда заедет, а два всадника разъедутся с трудом. В случае войны, кавалерию и пехоту в таких улочках можно давить как тараканов и даже триста спартанцев не понадобятся.

Ширина некоторых улиц побольше, но многие улицы сделаны в виде ступеней, а чтобы лихой гишпанский гранд не сиганул туда на своей колеснице поставили литые металлические столбики. Такие столбики отделяют пешеходные зоны.

По всему городу расставлены урны для мусора замечательного литья. Серые таблички на стенах с названиями улиц, причём буквы сделаны рельефно. Такие же рельефные, почти лепные, дорожные знаки.

Примечательно, что во всей старой части города, где есть старинные здания, окна, забраны коваными решётками, а двери сделаны из кованого железа. Ручек снаружи нет совершенно.

Перевалив через вершину, увидел внизу площадь. И людей побольше, и машинки появились. Да и местные жители стали попадаться навстречу. Умышленно не стал ходить по всяким достопримечательностям, а просто пошатался по городу.

Вышел на площадь. Там сразу стало посветлее. Появились какие-то конторки, магазинчики. За стеклом витрины булочной, рядом с корзинками с круассанами и прочими вкусностями, построена из кукол сценка пекарни женского монастыря. Выглядит очень забавно.

Недалеко антикварная лавка, которая вся, к моему величайшему удивлению, заставлена русскими иконами. Католических символов совсем немного. То ли «руссо туристо» толпой сюда набегали и создали спрос, то ли не знаю чего и предположить.

А вот и гордость Испании. «Дамаскене» — холодное оружие хорошей закалки с чёрной эмалью и инкрустацией золотом, серебром и медью. Есть здесь и элементы доспехов, и образцы огнестрельного оружия. Не всё оно боевое, но красиво. Сегодня это оружие мирно уживается с японским кондиционером. Лавка довольно маленькая, расположена на солнечной стороне и без кондиционера в ней не выжить. Даже через жалюзи пробивается солнце и ослепительно сверкает на стали клинков.

Театродерохас – городской театр Толедо. О нём многого сказать не могу – в театр не ходил. Не было времени, а теперь жалею, надо было выкроить минутку.

Великий Эль Греко.

Эль Греко прибыл в Толедо в 1579 году, после того, как Филипп II изгнал его из Эскориала. Здесь, до самой смерти в 1614 году, он жил в еврейском квартале, сразу за синагогой Трансито. Его дом не сохранился, но соседнее здание XVI в. восстановлено и сейчас известно как Дом-музей Эль Греко. Здесь хранятся несколько его картин, в том числе знаменитый «Вид Толедо», а также личные вещи художника. Картины великого живописца находятся в разных местах города. Одна из самых лучших работ, «Похороны графа Оргаса», хранится в церкви Санто-Томе.

Дом-музей Эль Греко – это здание с большими решётками на входе, скрывающее фасад под сенью деревьев. Реконструировано очень хорошо. Так и, кажется, что из какой-нибудь комнаты сейчас выйдет, в старинных одеждах, испанец. Конечно, это не историческое здание, а «новодел», но сделано прекрасно. Сзади здания музея видно здание синагоги, одной из оставшихся. Вот так и соседствуют они христианская базилика, Эль Греко и синагога.

Рядом с музеем Эль Греко, в соседнем здании, местное начальство, которое охраняют карабинеры. С любезного разрешения стража порядка, принявшего по этому случаю натовскую стойку вольно, запечатлеваю его для истории. Должен сказать, что в Толедо это был единственный полицейский, встреченный мною. И тот оказался вполне дружелюбным.

Если вы повернётесь к карабинеру спиной, то увидите перед собой небольшую площадь, по краю которой проходит невысокая стенка. Подойдя к ограждающей стене, вы увидите, что перед вами пропасть, а напротив, примерно, в километре от вас, виднеется скала. А далеко внизу голубой лентой течёт река Тахо.

Всё, дальше хода нет. Здесь заканчивается город-крепость Толедо. Заканчивается и мой рассказ. Умышленно пропускаю все самые известные достопримечательности Толедо, о них вы можете прочесть и сами много чего интересного. Мой рассказ о тех мелочах, на которые гиды обычно внимания не обращают, а взгляд, остановившись на мгновение, тут же скользит дальше.

В Толедо тогда была прекрасная погода, но за всё это время ни разу не видел, чтобы над городом было безоблачное небо.

Продолжение, возможно, следует…

[renegade1951]

С сожалением приходится признать, что некоторые комментарии в ветке о Фукусиме наводят на грустные размышления. Что-то в стиле: "Ууу, как всё запущено-то...". Хотя возможно, что это внешнее впечатление, так присущее дискуссиям на форумах. Ведь дискуссия на форуме - это, своего рода, "бой с тенью"....

Тем не менее, придётся всё-таки оторваться от приятных занятий литературой, к тому же ни к чему не обязывающих и поговорить о Стратегии, именно с Большой Буквы.

Сообщение отредактировал renegade1951 - 6.1.2012, 2:44

[renegade1951]

Итак, начнём с..., древности...

КАННЫ ПРИ ФУКУСИМЕ
или МОЛЬТКЕ, ШЛИФФЕН И АЭС
В наш век слепцам безумцы вожаки.
Вильям Шекспир «КОРОЛЬ ЛИР»

«Это не так, и не было так, и дай Боже, чтобы этого не было…»

Пусть слава, за которой все стремятся,
В надгробных надписях для нас живёт,
Внося в нелепость смерти благолепье.
У времени, у ворона-прожоры
Усильем жизни можем честь купить,
Что острие косы его притупит
И нам в наследство вечность передаст.
Вильям Шекспир «БЕСПЛОДНЫЕ УСИЛИЯ ЛЮБВИ»

Вот уже почти полгода старая лиса Квинт Фабий Максим водит римские легионы по пятам за армией Ганнибала. Уничтожая отряды фуражиров, и тренируя новобранцев в коротких стычках авангардов, он прячется за частоколом лагеря при малейшем намёке Ганнибала на генеральное сражение.

Фабий – опытный полководец и понимает, что, после трёх подряд проигранных битв при Тицине, Треббии и Тразименском озере, моральный дух римских войск низок как никогда, а два легиона укомплектованы новобранцами, не имеющими боевого опыта. Поэтому, не обращая внимания на нетерпение сената, он своей тактикой просто сдерживает армию Ганнибала, постоянно наступая ему на пятки.

Воодушевлённый предыдущими победами, Ганнибал разгуливает по Северной Италии как в собственном саду, питая надежду вскоре заключить с Римом, выгодный для Карфагена, мир. А для этого нужно генеральное сражение, но вот Фабий – эта старая римская кляча, постоянно ускользает из рук. Раздражённый Ганнибал даже разорил Кампанию, чтобы выманить его на битву, но мудрый римлянин только посмеивался над его безуспешными попытками и сохранял абсолютное спокойствие.

Так прошли осень и зима. Хотя злые языки и прозвали Квинта Фабия Максима Кунктатором – Медлительным, но, именно благодаря ему, за это время Рим смог отмобилизовать и обучить новые легионы. А тактика сдерживания авангардными сражениями помогла обкатать в бою новобранцев и восстановить боевой дух армии.

К лету 216 года, когда Ганнибал, полный решимости дать римлянам генеральное сражение, двинулся на юг, римляне вывели в поле на разные направления почти сто пятьдесят тысяч воинов, сужая противнику оперативный простор. Впервые Рим двинул навстречу Ганнибалу армию из восьми легионов с намерением разгромить карфагенянина в генеральном сражении. Наконец-то, цели противников совпали.

В разгаре лета Ганнибал двинул свои войска от Геруния на юго-восток и, дойдя до реки Ауфид (Офанто), разослал для пополнения фуража и продовольствия фуражирные отряды. Стремясь ускорить события и подтолкнуть римлян, Ганнибал захватил крепость Канны, которая служила римлянам складом продовольствия, обеспечив себя, таким образом, припасами.

К этому времени римляне у Геруния имели восемь развёрнутых и полностью укомплектованных легионов под командованием проконсулов Гнея Сервилия Гемина и Марка Атилия Регула, которые и двинулись вслед за Ганнибалом. Не доходя пару суток перехода до армии Ганнибала, по приказу сената легионы остановились и, встретив легионы союзников, были объединены с ними в одну армию под командованием консулов — Луция Эмилия Павла и Гая Теренция Варрона. Таким образом, римляне, создав армию в шестнадцать легионов, получили почти двукратный численный перевес и могли принять вызов Ганнибала.

Равнины Фуджии и Апулии образуют на юге острый и неширокий клин, зажатый между грядой Апеннин с запада и цепью невысоких холмов с востока. Из самого острия этого клина на равнину истекает река Ауфид (Офанто). На одном из холмов, с восточной стороны клина, который обращён к равнине крутым, почти отвесным склоном, и расположены Канны. Прямо напротив Канн, на западе, километрах в семи-восьми, в гряде Апеннин есть невысокое плато, достаточно неприступное из-за обрывистых склонов с двух сторон, но плавно сходящее на равнину одним своим склоном. Теперь там расположен небольшой городок Сан-Фердинандо-ди-Пулья.

Ганнибал, как опытный полководец, выбирая место для собственной позиции, не мог упустить из виду такую удачную площадку. Очень многое указывает на то, что именно здесь он расположил свой лагерь, неприступный с трёх сторон и имеющий удобный для кавалерии выход на равнину. Кроме того гарнизон лагеря прикрывал бы русло реки, которое могло послужить путём отхода, в случае неудачи.

Подойдя к Каннам и оценив обстановку римские консулы поступили очень грамотно. Главный лагерь римляне поставили на том же северном берегу реки в виду неприятеля прямо у пологого подножия холма, на котором стоял лагерь Ганнибала, ограничив, таким образом, ему свободу манёвра, отрезав его фуражиров от равнины и захватив под контроль брод. Отряд сил прикрытия, состоящий из тяжёлой пехоты и кавалерии, успешно отразил нападение лёгкой пехоты и конницы Ганнибала, которые пытались помешать переправе римлян.

На следующий день римляне продолжили подготовку к сражению. Отведя часть войск на восток, поближе к Каннам, они поставили малый лагерь на южном берегу реки в паре километров от городка, отрезав армию Ганнибала от базы снабжения. Оказавшись полностью отрезанным от равнины по обеим сторонам реки, Ганнибал потерял возможность пополнять фураж и продовольствие. Карфагенские фуражиры остались без работы, и истощение запасов провианта стало делом времени.

Тянуть дальше было опасно и Ганнибал, выдвинув вперёд передовые части, чтобы иметь возможность выйти на равнину, предложил римлянам сражение на северном берегу реки. Учитывая наличие у Ганнибала сильной и многочисленной конницы, он получил бы при такой диспозиции большое преимущество. Но римляне благоразумно отказались.

На следующий день второго августа, тишину раннего утра нарушила мерная поступь кованых калиг римских легионеров. На солнце засверкали орлы, отряды прикрытия вышли на рубежи и манипулы начали занимать позиции в боевом порядке. Левый фланг римлян упёрся в подножие холма, на котором стояли Канны, а правый примкнул к реке у брода, напротив главного римского лагеря. Таким способом римляне надеялись обезопасить себя от окружения конницей Ганнибала.

Теперь уже в точности невозможно понять причину, по которой римляне практически удвоили глубину своих эшелонов. То ли надеялись усилить мощь своей фаланги, то ли не хватало места для построения боевого порядка. Но произошло то, что произошло, и с обычных двадцати шеренг, построение их манипулов, сузившись до чрезвычайности по фронту, заняло в глубину целых тридцать эшелонов. Возможно, они стремились произвести неотразимый натиск глубоко эшелонированной массой войска.

Не исключено, что имели место обе причины, поскольку поле битвы было довольно тесным для размещения такой огромной армии. Римляне вывели в поле около семидесяти тысяч воинов, оставив десять тысяч в лагере. Ширина долины в районе Канн не превышала двух километров, и боевой порядок, построенный обычным строем, просто не поместился бы там. Даже сузив строй до предела, римлянам пришлось построить боевой порядок по диагонали долины вдоль линии запад-восток, поставив легионы лицом на юг.

Такое расположение римских войск почти полностью лишало войска Ганнибала манёвра и ставило его армию между глубоко эшелонированным молотом римских легионов и наковальней холмов за спиной его войск. Римские консулы не были неопытными новичками в военном деле и можно допустить, что таков был их тактический замысел изначально.

В точности неизвестно и, скорее всего, мы уже никогда не узнаем, что именно заставило Ганнибала принять бой в таких невыгодных условиях, и каков был его боевой замысел, но увидев римлян, строящихся в боевой порядок, Ганнибал выслал вперёд копейщиков и пращников для прикрытия. Заслон выстроился в линию, и под его защитой армия Ганнибала перешла реку, и построилась в боевой порядок напротив римлян.

Поднявшееся высоко солнце плавило броню африканских кирасиров. Резкие всхрапы лошадей. Острый запах конского пота, потемневшие от влаги ремни сбруи. Поводья крепко зажаты в посыпанных песком ладонях. Неподвижно застывшие, всадники тяжёлой иберийской и галльской кавалерии строго держали сомкнутый строй. Перед ними, рукой подать, за линией африканских копейщиков и римских велитов, таким же сомкнутым строем стояли, ожидая сигнала, римские всадники. Римлян было почти вчетверо меньше, но они надеялись, что воды реки на фланге и плотный стык с пехотой фаланги помогут им выдержать удар кавалерии Ганнибала.

На другом фланге боевой линии, под холмами, всадники лёгкой нумидийской кавалерии едва сдерживали своих горячих лошадей в строю. Кони, не хуже людей чувствуя надвигающуюся битву, нервно прижимали уши, фыркали, приседали, и в ответ на шенкеля хлестали хвостом. Густая белая пена хлопьями летела с трензелей на землю. Фронт у нумидийцев был длиннее, и глубина строя была вдвое меньше. Противостояли им италийские всадники из числа союзников римлян.

Подчиняясь невидимому сигналу, африканские копейщики, гвардия Ганнибала, отошли за строй кавалерии и построились в колонны на флангах пехоты, готовые в любой момент развернуться в фалангу или прикрыть тыл и фланги. В это время коробки кельтской пехоты в центре двинулись вперёд, чтобы встать с кавалерией на одну линию. Слегка отставая, за ними последовали сотни испанской пехоты, стремясь удерживать фланги прикрытыми. Издали казалось, что строй пехоты Ганнибала выгнулся как лук в сторону противника.

Мелкие стычки балеарских пращников с римскими велитами перед началом сражения перешли во фланговые бои кавалерии. Удачный бросок пращника тяжело ранил одного из римских консулов в самом начале сражения, но он остался в строю, продолжая управлять войсками. Римская кавалерия на фланге у реки мужественно пыталась противостоять тяжёлой коннице Ганнибала. Даже будучи сбитыми с лошади, римские всадники продолжали бой на земле, стаскивая всадников противника на землю. Но силы были слишком неравны и, теснимая противником, римская кавалерия начала отступать вдоль берега. В тоже время италийская конница у холмов на равных противостояла нумидийцам, и фронт не двигался с места.

Запели трубы, и лёгкая пехота обеих сторон ушла через строй в глубину порядков. Под стук пилумов о щиты, задние центурии римлян двинулись вперёд и закрыли строй. Теперь уже в обеих армиях зазвенели горны и взревели трубы. Под резкие крики команд обе пехоты взорвались боевым кличем и устремились навстречу друг другу. До столкновения римляне пару тройку раз успели метнуть пилумы, а затем всей массой огромной фаланги, вдвое превышавшей числом пехоту Ганнибала, навалились на испанцев и кельтов.

Кельты, первыми попавшие под натиск легионов, уступали в выучке римлянам, но всё-таки сдерживали натиск. Сам Ганнибал со своим младшим братом Магоном находился в их рядах, воодушевляя воинов личным примером. Пот, кровь и пыль смешались, покрывая сражающихся воинов. Стук щитов, лязг мечей, стоны и хрипы раненых и убитых оглашали равнину. Несмотря на упорное сопротивление, кельты шаг за шагом подавались назад, уступая напиравшему противнику.

Испанские сотни, оказавшиеся на стыке пехоты и римской кавалерии, с такой силой надавили на противника, что оторвали кавалерию римлян от пехоты, и в эту брешь устремилась тяжёлая иберийская конница под командованием Гасдрубала, старшего брата Ганнибала. Удар кавалерийской лавы был так силён, что строй римской конницы сломался, рассыпавшиеся всадники были смяты и обратились в бегство. Сверкающая на солнце кирасами лавина, оставляя за собой тучу пыли, стремительно понеслась в тыл легионам, сметая всё живое на своём пути.

Римская пехота напирала всё сильнее на отступавших кельтов, стремясь прорвать их ряды и выйдя в тыл раздавить армию Ганнибала, прижав её к холмам. Но при этом фаланга римлян всё дальше втягивалась между двух колонн африканских копейщиков, которые нависли над флангами римлян с обеих сторон. К этому времени лавина тяжёлой кавалерии Гасдрубала вышла в тыл италийской коннице и стремительным ударом смешала её ряды. Италийцы показали спину и Гасдрубал, собрав своих кирасиров, повернул тяжёлую кавалерию в тыл легионам, а нумидийцы занялись преследованием бежавших.

Как волна прибоя, сметающая всё на незащищённом берегу, вызывает одновременно ужас и восхищение, так и внезапный удар тяжёлой кавалерии Гасдрубала в тыл фаланги, вызвал у римлян изумление своей неожиданностью. По команде «Натиск с тыла!» задние манипулы развернулись, а вся фаланга при этом остановилась. И это было начало конца. Остановившись, фаланга ослабила натиск на кельтов с фронта и те получили передышку, и возможность сомкнуть и выровнять ряды. Нависшие на флангах римлян африканские копейщики развернулись и, построив две фаланги, начали наступление на легионы. А с тыла продолжала крутить свою смертельную карусель конница Гасдрубала и ни один дротик, ни один камень не пролетели мимо цели.

Атака со всех направлений была такой неожиданно стремительной и мощной, что легионы, скорее всего, сломали строй и рассеялись. Только так можно объяснить тот факт, что на поле брани полегло более сорока пяти тысяч римских легионеров, а всего число погибших превышало пятьдесят тысяч. Такого поражения Рим ещё не знал. Потрясение от случившегося было так велико, что в течение многих лет римляне пытались найти причину и виновников этого разгрома. До сих пор по этому поводу высказываются очень противоречивые мнения.

Оставим все противоречия на совести историков и защитников репутации отдельных исторических личностей. Слишком много времени утекло с тех пор, слишком многое затянули и укрыли навсегда пески времени. Даже рассказ современника событий Полибия о сражении при Каннах нам известен не до конца, так как окончание его утрачено. Неизвестны также в точности имена источников, на которые опирается Полибий в своём рассказе. Никогда нам уже не узнать о чём думали тогда не только римские легионеры или кельтские пехотинцы, но навсегда останутся тайной для нас мысли и планы, и Ганнибала, и римских консулов, и сенаторов.

Однако мы всё же можем сделать некоторые важные выводы.

Римская армия имела недостаточно тактических данных для манёвра, так, например, самостоятельной тактической единицей была фаланга, а манипулы являлись только её частью не способной на инициативные действия в её составе. Легион также был не тактической единицей, а скорее административной.

С современных позиций кажется естественным и несложным развернуть часть легионов навстречу противнику с тем, чтобы отразить нападение с тыла или фланга, но в то время строй фаланги не позволял её составным частям действовать самостоятельно, и римская армия этому обучена не была.

В тоже время в армии Ганнибала мы наблюдаем совершенно противоположную картину. Все её составные части и кавалерия и пехота и стрелки действуют инициативно и настолько самостоятельно, что складывается впечатление, будто не Ганнибал командует армией, а командир каждой части очень ловко управляет своим войском. В самом деле, ведь после боевого сигнала Ганнибал отдал только один единственный приказ – это был приказ на атаку африканским копейщикам.

Мы видим, что командный состав и военачальники твёрдо держат войска в руках и тактически умело им управляют, а Ганнибал гениально и талантливо объединяет всё управление в органично целостном действии.

Есть ещё один важный нюанс в действиях каждого полководца или военачальника и даже простого командира. Это морально-этический аспект.

Каждый полководец, подвергая, намеренно или вынуждено, одну часть войск большей опасности, нежели другие, испытывает определённые моральные проблемы. В особенности, когда дело касается союзников. Всегда есть некий не простой выбор между желанием сохранить опытных, проверенных бойцов и риском того, что менее подготовленные войска, будучи поставлены на ответственном направлении, не выполнят задачу.

Но умный полководец никогда не даст почувствовать солдату, что им пренебрегают и считают второсортным расходным материалом. И Ганнибал с честью вышел из этой ситуации. Стремясь не к победе в сражении, а именно к полному уничтожению римской армии, он ставит наиболее боеспособную пехоту – африканских копейщиков в, казалось бы, более безопасную позицию – на фланги римской фаланги. А менее боеспособных кельтов ставит на острие главного удара этой же фаланги. Но при этом он сам вместе с братом становится в их ряды и сражается в пешем строю плечом к плечу.

В результате – римская армия повержена и авторитет Ганнибала, как полководца, становится непререкаемым.

Сообщение отредактировал renegade1951 - 6.1.2012, 3:18

[renegade1951]

Продолжение. Начало...

Коса на камень

Природа на войне нам как родная мать,
Но есть время хорониться, а есть время наступать.
И вскоре объявились мы во вражьих городках,
И стали всё крушить вокруг, разбили в пух и прах.
Порвали на куски, размолотили в хлам.
И, добивая, объясняли стонущим врагам:
«Запомните загадочный тактический приём,
Когда мы отступаем - это мы вперёд идём».
Игорь Растеряев «РУССКАЯ ДОРОГА»

Потрясение от поражения под Каннами было так велико, что римляне не решались выйти в поле против Ганнибала в течение четырнадцати лет, а само римское государство, будучи на грани развала, едва устояло. К чести римлян надо сказать, что, несмотря на всю тяжесть поражения, они достаточно быстро оправились от потрясения. Ускоренными темпами восстанавливалась армия – ежегодно из юношей формировали по два легиона. Руководил всеми преобразованиями Сципион Африканский, не уступавший в талантах Ганнибалу.

Благодаря полководческому таланту Сципиона Африканского римляне одержали несколько убедительных побед на Пиренейском полуострове перейдя в наступление против базы карфагенян – Испании. Затем Сципион сосредоточил свою армию на Сицилии. Боеспособность его армии повышалась, а воинская выучка непрерывно совершенствовалась, в постоянных занятиях и манёврах. Наконец, в 205 году, продемонстрировав комиссии сената маневрирование своих войск, Сципион, во главе двадцати пяти тысячной армии, высаживается на африканском побережье недалеко от Карфагена.

Шестнадцать лет, целых шестнадцать лет, Ганнибал разгуливал по Италии, громя римские легионы, то на севере, то на юге. Но за всё это время он ни разу так и не осадил Рим. Войдя со своей армией в Италию, Ганнибал имел своей целью разгром римской армии, захват и уничтожение столицы римской республики – Рима. Однако обстоятельства кампании сложились так, что армия Ганнибала должна была снабжать себя только за счёт захваченных территорий.

Поддерживавшие его галлы были не очень хорошим подспорьем в снабжении, а морской путь был отрезан из-за того, что римляне имели преимущество на море. Вынужденный удерживать силой оружия огромные территории, необходимые для снабжения армии, Ганнибал так и не смог собрать необходимые для осады силы. Только однажды, когда римские легионы осадили и взяли прямо на его глазах союзную ему Капую, Ганнибал вплотную подошёл к воротам Рима, угрожая осадой, но так и ушёл ни с чем.

В результате даже его сторонники начали говорить о том, что «Ганнибал умеет побеждать, но не умеет использовать своих побед».

Тем временем, Сципион, высадившийся в Африке, сумел вмешаться в нумидийские дела и обеспечить себе поддержку нумидийцев, что для римлян, не имевших никаких союзников на африканском побережье, было чрезвычайно важно. И хотя у Сципиона было недостаточно сил, чтобы осадить Карфаген, но эти действия привели к тому, что в 203 году Ганнибал с остатками своей армии был отозван для защиты Карфагена.

Осенью 203 года Ганнибал возвратился в Африку во главе двадцати тысяч солдат отличной пехоты, но, практически, без кавалерии. Почти девять месяцев он переустраивал и формировал новую армию неподалёку от Карфагена. И, наконец, летом 202 года Ганнибал, оставив свою базу в Хадруметуме, выступил против римлян. Он двинул свою армию на запад, пытаясь отрезать Сципиона от его нумидийских союзников.

К тому времени римские легионы находились в долине реки Баградас,имея в своём тылу только одну укреплённую базу на полуострове Утика и ни одного порта. У Сципиона было два пути – отойти на полуостров в укреплённую базу или рискнуть и двинуться вперёд на соединение с союзными войсками.

Будь Сципион военачальником попроще он бы отошёл на полуостров, и отрезал бы себя тем самым от союзников и подкрепления. Однако Сципион принял рискованное, но мудрое решение и двинулся навстречу союзникам к городу Нарагара. В результате он получил от нумидийцев подкрепление – шесть тысяч всадников и четыре тысячи пехотинцев.

Не доходя сотни километров до Нарагара, в окрестностях города Зама, две тридцати пяти тысячных армии встретились и выстроились в боевой порядок. И вот тут-то и ожидал Ганнибала самый большой в его жизни сюрприз.

Ганнибал не успел за время подготовки восстановить кавалерию, которой у него было в три раза меньше, чем у римлян. Поэтому, распределив конницу поровну на фланги, он выстраивает боевой порядок пехоты в две линии, а легковооружённая пехота и слоны маскируют это построение.

Чтобы лишить римлян преимущества в кавалерии, Ганнибал ставит перед своими конниками задачу – ввязаться в бой и отступить с поля боя увлекая за собой римскую кавалерию. И его хитрость удалась. Римская конница вместе с нумидийцами бросились преследовать отступающего противника. Слоны с лёгкой пехотой помогли Ганнибалу выиграть время и убедиться в том, что манёвр с кавалерией удался, и только потом ввести в сражение пехоту.

Завязался решительный бой. Первая линия римских легионов и карфагенской пехоты сцепились в жестокой рукопашной схватке. И вот тут Ганнибал решил привлечь своего противника в «дружеские объятия» – вторая линия карфагенской пехоты, шедшая в трёхстах шагах позади первой линии, перестроилась на ходу и выдвинулась из-за флангов для охвата противника.

Трудно себе представить каково было состояние Ганнибала, когда он увидел, что из-за флангов римских легионов, навстречу его маневрирующей пехоте, выходят невесть откуда взявшиеся коробки легионеров.

Охвата не получилось. Просто фронт стал в два раза длиннее. Карфагенская пехота сражалась отчаянно, и некоторое преимущество Ганнибал всё-таки имел, но бой затянулся, и время было потеряно. Римская конница, покинувшая поле боя, начала возвращаться. Ганнибалу пришлось отступать и отступать в очень тяжёлых условиях.

Поражение Ганнибала означало окончание войны. Римская республика, истощённая войной, и Карфаген подписали мир на умеренных условиях.

Так закатилась звезда Ганнибала.

Сообщение отредактировал renegade1951 - 24.1.2012, 2:12

[alpha]

renegade1951, классическая стратегия она, конечно, интересна и познавательна ...
Мож даже и полезна ...
Да наверняка полезна, как и любые азбучные истины, ибо настраивает мышление на некий порядок, логику.
Своего рода заточка, правка мозгов.
Вот не подвяжет садовник ветви дереву, оно и вырастет кривым каким-нибудь ...

Но всё-же, примеры старых сражений имеют для современных стратегов довольно ограниченное применение. Мне кажется.

А вот не могли бы вы просветить общественность о принципах и постулатах современной стратегии?
В рамках дозволенного, конечно ...
А то кроме набора бессвязных фраз, типа: бесконтактные войны, кибер-атака и т.п. - ничего в голову не приходит.

Мну так вообще считает, что если глобальная война и будет, то это будет война больше среди гражданских чем среди военных ...
Что, собственно, мы и наблюдаем.
А ?

[renegade1951]

К сожалению в иллюстрацию к предыдущей статье вкралась досадная неточность. Верный вариант карты публикуется ниже.

[alpha]

вкралась досадная неточность

Модератор может поправить.

[renegade1951]

...................
А вот не могли бы вы просветить общественность о принципах и постулатах современной стратегии?
В рамках дозволенного, конечно ...
А то кроме набора бессвязных фраз, типа: бесконтактные войны, кибер-атака и т.п. - ничего в голову не приходит.
...................

Собственно, когда задумывалось написание чего-то там о стратегии, пришлось перебрать множество вариантов. Но всегда возникала некая дилемма между короче и понятнее. В результате, пришлось всё-таки остановиться на традиционном варианте, как Вы правильно заметили, подвязывать дерево в нужном направлении по мере роста.

Эта мысль принадлежит не моему гению - так излагается материал в любой военной академии и даже в Академии Генштаба.

В качестве утешения могу сказать, что постараюсь излагать не очень сухо, чтобы не превратить популяризаторский, в известной степени, материал в академический многотомный труд.

И если Вы, "о свет очей моих, спрячете свой ковёр нетерпения в сундук ожидания", то мы достаточно скоро дойдём и до современных особенностей стратегии.